Вы здесь

Не ту Эллочку назвали людоедочкой

«Мэрская» власть: о «Левиафане» Звягинцева и его восприятии

Категория блога: 

 

Режиссёр: Андрей Звягинцев

Автор сценария: Олег Негин, Андрей Звягинцев

В главных ролях: Алексей Серебряков, Елена Лядова, Роман Мадянов, Владимир Вдовиченков

Оператор: Михаил Кричман

Композитор: Филип Гласс

Жанр: социальная драма/притча

 

В голову лезет невесёлая шутка, что это фильм о троицах: во-первых, трёх судах (в смысле двух судебных процессах и ещё одном), во-вторых, автослесаре, его жене и адвокате (это привет Гринуэю). Но это с одной стороны, с одного угла. Когда «избушка восприятия» начинает поворачиваться, то мы видим уже, мэра и архипопа (власть и церковь) и… третьей составляющей картины с этой стороны избушки будет уже наша повседневность. Впрочем, этими волшебными троицами это всё не ограничивается, как будет видно дальше из этого текста.

Да, повседневность является в этом фильме отдельным персонажем, не хуже мифического Левиафана. И различные восприятия этой русской повседневности: западное — через собственные различные идеалы свобод и «толстоевского» и наша — незамутненное отраженческое: русофоб, гений, разрушитель духовных скреп, поклепщик, возмутитель спокойствия и раскачиватель нашей плоскодонки.

Только вот эти самые духовные скрепы у Звягинцева скрепляют, прежде всего, элементы драмы с элементами притчи. Ведь, по сути, и по его сюжету гражданская власть скрепилась с «властью» духовной, а гражданская трагедия с метафизической историей про Левиафана, воплощённой в фильме сценой рассказа священника, снятая как будто специально для иностранного зрителя с большим приветом Достоевскому.

Поэтому лично я, как зритель внутренний, российский воспринял этот фильм прежде всего, как иллюстрацию, а не как притчу, драму или авторское кино. Поэтому этот текст у меня будет, прежде всего, про восприятие, с оговорками про всё остальное. Главная удача Звягинцева: не идентичность, не художественная правда, а узнаваемость. Узнаваемость картинки, героев ощущений. Узнаваемость жизни.

И в таком показе нашей повседневности, не по форме, а по сути, мне кажется главная удача фильма. Ощущение не зрителя, а участника. Поэтому удивительно, что мне почему-то понравилась даже не столько операторская работа, а сколько звук. Актёры на месте, причём никто не перетягивает на себя одеяало не выбивается из картинки, наверное, это и есть мастерство. Приятно в очередной раз увидеть боевитых Вдовиченкова («Бумер») и Серебрякова («Фанат») в драматических ролях. То есть собрано-сыграно всё вместе на отлично.

Лично я во время просмотра не испытал никакого дискомфорта. Как раз это и должно было получится, если просто художественно и киношно сконцентрировать события нескольких недель сюжета в двухчасовой фильм.

Всё вполне могло произойти в разных уголках страны, и было только лишь либо подморожено, либо подогрето, сокрыто в лесах, горах и степях. На фоне сопок с разных сторон континента, омываемых разными океанами или на фоне резко или умеренно континентального климата. Повсюду. Да и Звягинцев, в общем-то, не особо сгущал краски, так поиграл в достоверность.

Страха я тоже уж точно не испытал. Для меня самым страшным фильмом является «Пастух своих коров» Гордона, потому что это фильм об одиночестве. Личного одиночества, точнее самоотстранения в перспективе всей жизни, персонально я боюсь больше, чем какого-то там бандита-бюрократа, абстракция здесь в моём восприятии не достигает нужных высот ассоциаций с чем-то огромным и непреодолимым. Но это так, к слову (ведь это кино также «про Кольку»).

Что же я испытал, кроме перечисленных «не»? А испытал я узнавание. И дело не в портретах: как реальных в кадре, так и образных, абстрактных, не в максимальном по времени приближении ко дню сегодняшнему, а в хорошо подхваченных и переданных деталях. Дело не в деловито-пьяненьких целевых указаниях мэра по пути к духовности и обратно в мир. Не в «наличие отсутствия» должностных лиц по месту их работы. А, пожалуй, в мёртвой, потусторонней скороговорке судей (и судий). Вот где начинается «тот самый Кафка» и в предельно реалистичной сцене начинает проступать притча. И в совещании в кабинете у мэра. Типичнейшем по форме, буквально кальки с сотен и тысяч других совещаний и планёрок по-российски, как в крупных компаниях, так и в мелкий, средних, и больших администрациях, поселений, городов, районов, областей. Ну совсем калька со всего этого в фильме, только на экране матерятся поменьше и морды строят поинтеллегентее. Так всё и происходит: оглядка наверх, брезгливый взгляд вниз, ожидание своей очереди, домики или лошадки в блокноте и — пошли вы все, коллеги. Это происходит всегда, как только проводится более менее серьёзное совещание или же на обычном совещании дело переходит к более-менее животрепещущим и «просраченным» вопросам.

Это мы, это с нами, это вокруг нас.

Показанная действительность в плане пейзажей уныла, только если воспринимать её слишком лично, как себя, ездящего по тем же дорогам и тем же траспортом, теми же унылыми днями, вечерами, рассветами, наблюдающего «всё те же лица». Вне контекста фильма вполне себе красивые суровые пейзажи.

Водка и «состояния водки» (vodka mod on) при просмотре особенно в глаза не бросались. Сейчас же записывая эти мысли, всё-таки задаёшься вопросом: не слишком ли много пьют и находятся в «соответствующих состояниях» на протяжении фильма и есть ли в этом какой-то художественный смысл?. Опять снимаем слепок с действительности? С моей действительностью этот слепок несколько расходится в количестве «таралитрализма»,да и в продолжительности и частоте его употребления. Пьют у нас всё же как-то «точнее», «избирательнее» что ли.

С указанного «отраженческого» уровня на уровень метафизический картина выходит, но выходит как-то странно. Для притчи она выглядит уж слишком полифонично. Тут вам и портреты госдеятелей СССР в качестве мишеней для стрельбы, и многогранный образ Левиафана, как чего-то мёртвого, неживого — чудовища, пожирающего живую плоть. И образ Левиафана, как государства, с принесёнными ему в жертву свободами. И неожиданный образ мёртвых остовов лодок, скелетов китов, которые призваны придать ещё одну грань и смысл сравнений уже начинает теряться в этом калейдоскопе смыслов.

А на выходе получается трёхголовый левиафан (исполнительная мэрская власть, суд и церковь) с ручным трёхголовым дракончиком на цепи (главпрокурорша, главсудья, главполицейский).

Где-то в году 2011-м я придумал для себя характеристику нашего современного родного общественно-политического состояния: «могильная стабильность» и «ура-имитация». Сейчас стабильность, уже ушла, оставшееся можно, пожалуй, теперь назвать «могильная ура-имитация». Но ассоциируется это всё-таки больше с исторической перспективой, чем с ощущениями. Поэтому отчасти моё восприятие фильма выражается именно в таком мнении.

Почему-то (вполне неожиданно) жалко церковь (как институт). Но даже не ту, которая в фильме «за всё хорошее и светлое с властью, которая от бога», а ту, которая была во всей русской истории либо придатком (подставкой) государства, либо им же преследовалась. Презреть всё-таки — это не только отвернуться и не уважать, но и сожалеть о доле иной.

Что не понравилось: чувствуется некоторый фон «чернушности» в повседневности, за который сразу уцепились все патриотически настроенные граждане. Зачем было вывешивать им эту тряпку, за которую они уцепились с восторгом щенка вообразившего, что ухватил за хвост своего врага и предвкушающие удовольствие этого врага основательно потрепать?

Ведь эта чернуха не слишком важна для создания, как картинки, так и общей КАРТИНЫ.

Ведь одного суда, совещания у мэра, эпизода с приёмом заявления в отделении -ми-полиции было уже более чем достаточно. Разрушенная церковь с подростковыми посиделками, получившийся невольный акцент ряды панельных пятиэтажек и такие же панельные фасады, виднеющиеся из окна помещений с роскошной обстановкой. Всё это хорошо в начале для создания настроения и атмосферы, а затем начинает смотреться несколько неловко. В моём восприятии фильм начинает рассыпаться на составляющее где-то после отъезда Дмитрия обратно в Москву. Реалистическая драма всё более переходит к притче, но делает это не слишком гладко.

Начинает проявляться странная логика событий. Сомнительные моменты с разной трактовкой совпадают уже двоякостью режиссёрского замысла.

Странная, как в логике повествования, так и художественно немотивированная измена жены главного героя. Возможно, странная для меня, как зрителя, потому что у персонажей не очень хорошо с «биографиями». К тому же я никак не могу предположить, зачем это было нужно как в логике сюжета, так и в логике притчи. Лично я в итоге воспринял её как режиссёрскую метафору того, что мы не можем оставаться вместе в быту, в «каждодневной борьбе», у каждого свои интересы и мотивы, пристрастия: где уж нам противостоять рукам, хвостам и щупальцам государства. Но это слишком надуманно, уверенности в этом своём понимании у меня, понятно что, нет. Или это символ двойного предательства?

Не очень внятно прозвучал эпизод «мэр наносит ответный удар». Уж как-то совсем не логично получилось в контексте истории с компроматом. Ну да, возможно накопанный компромат был не таким уж свободно применительным, а был выдан только для того, чтобы помахать им перед носом субъекта власти. А мэр испытал прилив духоподьёмных чувств от очередной порции православно-государственных наставлений? Или же получил результат «пробивки»? Но зачем мне, как зрителю, все эти сомнения и самообъяснения? Впрочем, вот об этом уже, вроде бы, писал Быков.

Как-то не срастаются у меня отношения со сложносочинённой символикой. А есть ли она? Вроде бы, чувствуется один из основных христианских символов: «рыба» (рыбзавод, скелеты на берегу, мелькнувшая в прибрежных водах туша в последние минуты жизни главной героини). Но это, вроде бы, скелеты китов-млекопитающих, да и рыбзавод как-то больше символизирует рыбий запах, чем что-то метафизическое. Вроде бы должны о чём-то говорить имена: Николай, Дмитрий, Лилия, но опять, если это и есть, то зарыто для меня слишком глубоко. Я символику вижу, но как-то не слишком отчётливо: кроме «Левиафана» власти, есть «будущее» в лице «злого» ребёнка Романа, есть , но не хватает мне дистанции, а может, и просто образования.

Единственно, что я отчётливо вижу, это то, что каждого, в конце концов, пресловутый Левиафан съел по-своему каждого. И про Бога и Бога спрашивают и вопрошают все центральные персонажи: от мэра, до главного героя, кроме его служителей.

В целом впечатление от фильма сильное, только в моём случае оно начинает выветриваться и распадаться на последней трети.

А вывода у меня уже не три (а четыре и пять) и даже не про сам фильм, а про «глаза смотрящего»:

— те, кто ругают фильм как русофобский, плохо смотрят вокруг себя (как раз таки в детальном и атмосферном плане в нём совпадения стопроцентные), плохо знают русскую культурную традицию (Лесков, Чаадаев, Салтыков-Щедрин и ещё десятки классиков) и не стесняются это показать.

— те, кто видят только отражение нашей реальности, бессмысленное и беспощадное, забывают, что фильм был снят в немалой степени для западного зрителя, причём зрителя фестивального, критического, кормящегося ассоциациями и реминисценциями и другими продуктами мыслительного процесса. Звягинцев уж слишком стал фестивальным режиссёром, чтобы снимать гениально, но снимает он умело. Поэтому сдобрив действие культурными ассоциациями «и нашим и вашим», он несколько размыл его смысл и уж точно не снимал новую чернуху.

— фильм очень хорошо выявляет по принципу «у кого чего болит». Закоренелым патриотам, усмотревшим в нём всяческий поклёп и иностранную заказуху, очень хочется в очередной раз напомнить фразу Салтыкова-Щедрина о том, что «Когда в России начинают говорить о патриотизме, знай: где-то что-то украли»,

— у тех же, кого названные «патриоты» называют «либералами» в глазах стоит одна «путинская Россия» и ничего более. Вопрос в том, если убрать «путинскую Россию», что останется?

— как мало среди нас действительно смотрели работы Тарковского и как много среди нас любят сравнивать с его фильмами всё не очень понятное и чуть более сложное, чем сериалы «про ментов». Как только план чуть подлиннее и статичнее общепринятого: так везде всем мерещится Тарковский.

— очень удивляет стремление дать фильму свою оценку, навешать на него ярлык своего восприятия и даже больше, сказать плохой он или хороший. Я, например, не знаю. Я увидел много относящегося к настоящему искусству, но у меня к нему опять же множество вопросов. «Левиафан» многое оставляет на суд самого зрителя, не очень стремиться к выводам и обличениям, не очень чётко заявляет про что он, про государство вообще или государство российское. Поэтому нельзя однозначно видеть в нём то, что видят как многие рецензенты и особенно «социальные комментаторы».

— последний нюанс, который всё-таки стоит отметить отдельно, это именно «буквальность восприятия». Единственное, на что способны большинство критиков фильма - это заподозрить уже упомянутую «тарковщину» и процитировать самого Звягинцева по поводу Гобса и Левиафана. В остальном же складывается впечатления о стране «взрослых детей» даже похуже чем в советское время. Ну, если ты не видишь притчу, напиши что ты всё-таки видишь кроме нецелевого исползования средств Министерства культуры и различных синонимов слова «поклёп» и «американский выкормыш».

Другое дело в том, что у меня, как зрителя российского, фильм оставляет после себя, очень странные ощущения. То, что называется «послевкусием», которое не слишком комфортно. Уже было сказано, что фильм несмотря на равномерность и целенаправленность очень концентрирован, запоминается, и уже внутри восприятия начинает уже сам концентрировать вокруг себя несколько странные ощущения. Всё те знакомые примеры и ассоциации с действительностью, то, что в повседневности рассеянно по жизни, чередуется с обычными бытовыми радостями, здесь начинает слепляться в монолит и вместе расти, расти.

Да, с «притчевостью» фильма Звягинцева для российского зрителя (сужу по себе) есть определённые проблемы. Слишком всё близко, узнаваемо и примеряемо на себя. Отсуда — и восторги, и отторжения. В итоге во время просмотра слишком часто ловишь себя на мысли, что то заключаешь отдельные его сцены в кавычки, то как будто заходишь в действие. В итоге получается столько же много кавычек, как и в этой рецензии и несколько до боли знакомых сцен, отложившихся в памяти.

Финальную сцену я вообще не понял. Церковь на месте дома Кольки или это восстановленная старая церковь со стоянкой для машин на месте дома? Это символизирует благое дело «на костях», живое на мёртвом в противовес мёртвое на живом или же это тоже «мёртвое из мёртвого»? То есть неправедность устоев или основ и то, что судьба маленького человека теряется на фоне величия государственных деяний (всё в кавычках и не одних)?

В итоге одни костерят фильм за «шаржированность» и гипертрофированность образов — ну, нету такого у нас в реальности, нету. Кто-то (отчасти и я), наоборот, никак не может разглядеть подъема от повседневности, которую ясно видит более отсранённый иностранный зритель.

Третьи в чрезмерной авторской отстранённости винят уже режиссёра, четвёртые, наоборот, считают, что «снято с большой нелюбовью к России».

А какие баталии разрастаются на православных сайтах! По таким полярным оценкам можно предположить, что как некое культурное событие «Левиафан» явно удался, раз кажется таким разным.

К тому же, этот фильм стоило снять хотя бы для того, чтобы посмотреть, как ужами на сковородке извиваются отдельные части и органы Министерства Культуры в нынешней комплектации. Кроме того, если в итоге получится так, что этот фильм станет точкой кристаллизации некоторого отрезвления от современного варианта «православия и народности» вкупе с «русским миром лайт», доносящемся в мою башню из слоновой кости отовсюду, то я только «за».

Рекомендую ли я его смотреть? К сожалению, я слишком хорошо представляю, кому и почему он может понравится, а кому активно не понравится, и кого в целом оставит равнодушным. Лично мне он в большей степени интересен, как некий общественный индикатор и точка отсчёта, чем сам по себе.

Российский зритель вместо идейного или безыдейного зрелища получил в пользование зеркало разной степени цельности прозрачности. Хотим ли мы в это зеркало смотреть? И что должны при этом испытывать, в маленьких и больших совокупностях и каждый в отдельности? Я, как и многие другие, не увидел ничего нового, но само зеркало оценил. Ведь, как писал Джонотан Нолан в своём первом рассказе (братец «этого вашего Кристофера»): «нам всем нужны зеркала, чтобы напоминать, кто мы». Ну, или от чего должны бежать (я в историческом плане, если что).

Обсудить

Комментарии

Добавить комментарий